А. А.: Ну да: формализм и все такое. Жутко боялись. Меня, например, до середины 80-х как поэта не печатали. Пока я, еще юнцом, писал обычным манером, так целый “подвал” в “Комсомолке” набрали. А только я перешел на это самое, на “западную отраву”, – так сразу точка. Повертит редактор рукопись, даже вздохнет бывало – и глазки в сторону. “Вы уж нам лучше что-нибудь другое принесите...” Это было для них как джаз, как брюки-дудочки... Так что новые верлибры мы только в переводах читали, это допускалось. Была замечательная такая серия “Современная зарубежная лирика”, это через нее переводные верлибры входили в поэтический обиход. Там был редактором Владимир Бурич – сам изумительный поэт. Вот он-то в новое время и был, я думаю, первый настоящий:

Так что работа с верлибром с ритмической точки зрения часто не проще, а сложней, чем с обычным стихом.

Авторская природа свободного стиха ясно видна из анализа роли рифмы и метра в создании и функционировании конвенционального стиха.

А. А.: Да, он естественен для нашего языка. По крайней мере, это не искусственная калька с французского или, скажем, английского. Т.е. свободный стих отчасти явился привнесенным нововведением в том смысле, что зарубежный стихотворный опыт подсказал новым поэтам возможности его использования. Но он не был чужероден и лег на готовую почву. Ведь не все же прививается – вот силлабика, я думаю, неспроста не привилась. Или, к примеру, гекзаметр. И той, и другим у нас пишут время от времени, но, так сказать, “умышленно” пишут. А силлаботоника, кстати говоря тоже “привозная”, гениально легла на язык, оказалась для русского естественной – в этом-то смысле Бродский прав: язык диктует! Она до того естественна, что, как ты помнишь, Васисуалий Лоханкин разностопным ямбом просто разговаривал. Вообще, двустопный, особенно ямбический, стих замечательно ложится в структуру русского языка, совпадая со средней протяженностью слова. Настолько хорошо, что любой более или менее понаторевший человек способен на спор буквально через десять минут выражать свои мысли только разностопным ямбом. Это очень просто.

Другое дело, что верлибр у нас должен стать, да уже и стал отчасти, привычным – не экспериментом, а просто поэтической техникой в ряду других. То есть когда новизна и открытие, без которых поэзия немыслима, заключаются не в том, что поэт N не рифмует и не выдерживает метр, а в том, как он мыслит, чувствует и сопрягает образы. Иными словами, чтобы читающий человек не обращал внимания, что перед ним – верлибр, как не обращает, если только это не специалист-стиховед, написано ли привлекшее его стихотворение хореем или ямбом.